Когда мне удаётся накормить бедных, меня называют святым. Когда я спрашиваю, почему бедные люди голодают, меня называют коммунистом. (с) Элдер Пессоа Камара, бразильский епископ.

А ведь и в самом деле: я — бывший гражданин страны, которая сейчас уничтожена, осуждаема и осмеяна именно за то и потому, что главной целью своего существования назначила прекращение войн и уничтожение голода. Ни одна страна не вбухала столько сил и средств для помощи тем, кого респектабельные благотворители, одной рукой подающие доллар, а другой — вооружённой — рукой вырывающие миллионы долларов, миллионы баррелей нефти, пищу, человеческие и трудовые ресурсы и даже органы для трансплантации, между собой называют дикарями и обезьянами. Ни одна страна с таким напряжением сил, с таким остервенением, отказывая часто себе, не строила в других странах школы, больницы, институты и заводы, не делилась ценнейшими специалистами. Где ещё какая страна порождала в товарных количествах людей, мечтающих “землю в Гренаде крестьянам отдать”?

Глупость? Возможно. Глупо быть идеалистом в одном помещении с жуликами, убийцами и ворами. Однако мне приятен уже тот факт, что хоть в этом обвинении, дьявол в нас не попал.

Наш, русский «коммунизм» — это не вопрос “почему люди голодают?” Гораздо ближе к нашему коммунизму честный ответ на этот вопрос. Но и это ещё не он.

Наш коммунизм — это отсутствие смирения с этим честным ответом.

Это твёрдая убеждённость в том, что не может быть и считать себя хорошим человек, которого устраивает то, что кто-то голодает и кто-то гибнет. Хоть где. Хоть в жопе мира.

Потому что если он хоть теоретически может придумать такой порядок вещей, чтобы этого не было, — он обязан думать. Если он может изменить — должен менять. Человек не имеет права соглашаться со Злом хоть в чем-то. Человек не может отдавать человека в жертву злу, собственному комфорту, достатку, сытости. Лучше не доесть, лучше хрущёвка вместо коттеджа — только бы не быть хищником-людоедом.

Лишь бы не превратиться в «Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить».

Именно поэтому коммунизм мог укорениться только в нашей стране. Только в стране с русской литературой, только в стране в русским православием, только в стране с русской мощью, способной влиять на ход мировой истории. Только в такой стране могла состояться попытка совершить этот подвиг совести.

И поэтому, когда они всё метят и метят в обрушенный коммунизм, всё проклинают и проклинают “рабский русский менталитет”, “азиатчину”, Петра, Грозного, Невского и далее по списку вплоть до Владимира — за его принятие всё того же православия]. — я прекрасно понимаю, что всё это только условности.

Совести они боятся. Русской совести — деятельной, как англо-саксонская предприимчивость.

Потому что если европейцы могут построить флот, чтобы приплыть в далёкие страны, подавить там сопротивление, продать опиум, вывезти рабов, пряности и золото, то сумасшедшие русские могут построить флот, чтобы приплыть туда же, построить школы и больницы, электростанции, отдать крестьянам землю в Гренаде.

И от каждого их бранного слова, брошенного в нашу культуру и историю, так и несёт потненьким страхом того, что с такой огромной совестью — если мы её себе снова отрастим — бесполезно договариваться. И они правы. Бесполезно.

Суд над дьяволом, или Кое-что о русской справедливости