Красный жигулёнок остановился на таежном проселке. Слегка помятая дверь, с местами облупленной краской открылась и с некоторой паузой, на утоптанную серую глину, ступила нога в зеленом резиновом сапоге. Сапог был явно больше ноги, но нога была жилистая и терпеливая ко всякого рода неудобствам, поэтому найдя себе место, с усилием подтянула за собой своего владельца. Из недр машины на землю ступил маленький, худощавый человек. Небритое лицо, уставшие глаза с оттенком отчаянья. Он стащил с сиденья старый рюкзак, пошатываясь, надел на себя.  Несмотря, в пол-оборота, махнул шоферу жестом одновременно означавшим – «пока» и «пошел». Рюкзак сидел плохо и человека пошатывало. Но походка была широкая и устойчивая. Это такая разновидность поступи, когда нога не изначально готовиться к сложной поверхности, а ступая на любую поверхность, адаптируется уже потом. В такой походке есть какая-то устойчивая безразличность. Кажется, человек совсем не обращает внимания куда ступать, полностью доверяя этот процесс своему вестибулярному аппарату. Как орангутанг, прыгающий с ветки на ветку, не задумывается над усилием, которое ему потребуется для преодоления дистанции. Как индеец, бегущий босиком ночью по лесу, физически, всем телом, ощущает пространство вокруг себя.

Взобравшись на пригорок, за который уходила тропа, человек, обернулся, посмотрел на шофера, молча смотревшего в его сторону и тихо с горькой, отчаянной, усмешкой произнес.

–  А жить то…………хочется.

Шуршание листвы погасило негромкие слова и разобрало их на звуки.

Шофер неуверенно переспросил.

- Что Вова….?

Но тот уже скрывался за пригорком.

Уходить не хотелось, он чувствовал слабость, необоснованный беспричинный страх, вид знакомого родного леса, который был ему домом, который кружился вокруг него многоликой прохладной свежестью, не успокаивал. Он каждой клеточкой тела ощущал, насколько холоден и беспристрастен этот к мир к нему. Что нет в нем ни единого атома, который бы сочувствовал и помог бы ему. Это была беспристрастная, красивая, но холодная природа. Она любила и принимала силу и здоровье. Слабых она всегда забирала. А он сейчас чувствовал только слабость и страх. Он шел механически по тропе. Кое-как обдумывая план действий. Что надо дойти до зимовья. Поставить, наверное, чай. А может не ставить и сразу лечь спать. Но ведь не засну….. Сходит за водой все равно надо. И костер наверно. Печку затопить, в зимовье сыро. Ох, как же тяжело. Господи дай, сил, вынести это….

Он дошел, сбросил обессилено рюкзак в предбанник зимовья. Не присаживаясь, взял чайник и пошел в сторону ручья, вниз по тропе между камней, дошел до ручья, зачерпнул воды. Чайник был необычно тяжел и оттягивал руку. Слабый, вечерний, белесый свет, трава, лишайник, камни, знакомый склон. Самое тяжелое для человека это проживать разные стадии жизни в одном месте. Ведь ты видишь все таким, каким оно было, когда ты был сильный, здоровый, жизнерадостный, полный планов и задорных мыслей. Мир остался прежним, а вот внутри тебя серость, бессилие, страх и мольба, и тускнеющая надежда, и где то на краю сознания задорная бессильная злость.

Мол, давай уже забирай, уже все равно, потому что надоело, потому что про себя я уже все понял.  Да и про тебя кстати тоже. Так что….

- Только вот боль в сердце не была бы такой сильной…

- Ууууу…ххх….

- Ууууу…. ыыы…

Дошел, продел таганок в ручку чайника. Сел на лавку. Жалость к себе, надежда и пустое отупение перемежались в душе. Мир был стеклянной, промытой копией. Копией, копий, копий…

Добрел до зимовья, сел и завалился на бок, на нары. Отвернулся лицом к бревенчатой стене. Сна не было….  Был тяжелый многоуровневый кошмар, в котором, то погружало на самое дно. То поднимало к поверхности. И самое тяжелое в нем было, с каждым часом усиливающая боль, становящаяся более глубокой. Под утро провалился в небытие.

Вдруг как от толчка проснулся. Тела почти не чувствовал. Даже боль, куда-то исчезла. Неужели….., надежда слабым теплом поднялась в душе. Он сел на нарах, спрыгнул на землю и неуверенно пошел. Настораживало только какое-то одервенение в теле, оно было как бы ни его, чужим было. Почти дошел до лавки, но тут ноги подогнулись, и он чуть было не упал. Боль уже криком вернулась в сердце. И слабость потная, мокрая, подгибающая колени.

 

- Ели, до лавки…

- Вот так…

- Идти, в сторону села..

- Может, дойду…

- Да нет, дойду, что я…

- Боже, неужели все…

- Сидел бы дома…

- Господи, никогда не думал….

 

Пошел по тропе, шатало, шел как деревянный, боль застилает все ощущения.

Ноги подгибаются, иду минут 30, откуда силы спрашивается? Мысль о том, сколько еще осталось, тупым отчаянием, лучше об этом не думать. Ведь иду еще, может окаменею, забудусь и дойду…

- Нет, все.

- Сесть.

- Так, похоже, все.

- Что же? Тут?

- Нет, не здесь. Что-то вроде ямки.

- Что же я не человек. Ведь и мне могила нужна.

Найти, милые мои, как же вы….?

Найдееетеее то, меняя ууууух, господи ууууу…..

Слезы от боли, лицо мокрое, ветерок.

На мгновение в глазах прояснило.

Сейчас, я вам, куртку, вот так. Вот сюда, снимем…

По курточке, меня. Поймете, не зря ведь курточка у тропы.

Вот так сюда, к кустику…

А теперь последний рывок.

О, да уже почти не больно. Тело не мое. Ничего не чувствую. Только вот и идти почти не могу…

Так иду, иду…

Вот сюда.

Вот так на спину…

Ууххххх….ууууууу

 

Небо опрокинулось, кроны лиственниц.

Ууууу….оооооооооооо

Ладони сжали мокрую, подстилку.

 

Шум исчез, тишина, свет.

Ласковый, теплый.

Все, неужели, все.

Ласковый, золотистый, убаюкивающий и успокаивающий, материальное воплощение покоя.

- Господи это ты?

- Я.

Мне к тебе?

Да, Вова…

Пойдем….